Сокуратор выставки в Центре «Зотов» — о русском «космосе», происхождении конструктивизма и о творчестве своего деда, гениального архитектора-фантаста Якова Чернихова.
В Центре «Зотов» проходит выставка «Русское невероятное», посвященная константам русской культуры, нашедшим свое воплощение в авангардном архитектурном стиле — конструктивизме.
Архитекторы-конструктивисты грезили не только о проектировании зданий, но и создании нового общества. При этом нельзя сказать, что конструктивизм возник на пустом месте: о предшествоваших ему феноменах и о прорастании их в современной русской культуре рассказывают работы Наталии Гончаровой, Кузьмы Петрова-Водкина, Эрика Булатова, Вячеслава Колейчука, Игоря Шелковского. А также Якова Чернихова — архитектора, графика, визионера: «советского Пиранези», как его называли — из-за футуристической архитектурной графики, надолго опередившей свое время. «Культура» побеседовала с его внуком, архитектором Андреем Черниховым, одним из кураторов выставки.
— Чем выставка «Русское невероятное» отличается от других проектов, посвященных конструктивизму, и как распределились роли кураторов?
— Как в старом одесском анекдоте: «Семен Абрамович, а кто самый остроумный человек в Одессе? – Вообще-то нас двое…». Так вот, у этой выставки целых четыре куратора — Анна Замрий (Центр «Зотов»), Татьяна Шулика и Александр Ермолаев-младший (МАРХИ) и ваш покорный слуга. И на всех одна роль в бесконечной и увлекательной пьесе, финал которой прописала, как и положено ответственному «за все», Анна Замрий. Придумано, обговорено и написано за несколько месяцев совместной работы было столько, что хватило бы на московский Манеж.
Идея «Русского невероятного» в разное время пришла в голову сразу нескольким людям независимо друг от друга. Даже само название носилось в воздухе. Уже в разгар коллективной работы я нашел в интернете книгу Юрия Ладохина «Русское невероятное. Фантасмагории от Александра Грина до Саши Соколова», вышедшую в 2016 году. Так что, в каком-то смысле, сама тема — плод «коллективного сознательного», желание ответить или хотя бы осмыслить это явление.
Мы попытались понять и представить, что это такое — жить в самой большой стране мира, где от одного края до другого нужно лететь 12 часов. Как на многие поколения людей влияют бескрайние просторы и уходящие в никуда дороги и одновременно — низкая плотность населения? Вопрошание-крик Марины Цветаевой: «Что же мне делать, слепцу и пасынку С этой безмерностью в мире мер?!» относится ко всем временам существования русского государства. Замечательный наш современник, художник Валерий Сировский пишет в своей книге об Италии, что «в Тоскане крестьянин во время пашни вдруг на секунду остановится, вытрет пот со лба, и видит прямо перед собой холмы Ассизи. Повернется в другую сторону — там стоит какой-нибудь еще городок, к примеру, Сан-Джакомо. Справа — церковь, перед ней луг, слева — озеро. У него не возникает чувства бесконечности. Есть граница освоения, граница осмысления пространства. А в России, куда не глянь — бесконечный простор и беспредметность пространства. Ничему нет предела, а значит и определенности. А отсюда недалеко и до когнитивного диссонанса». И как справляться с этим или хотя бы примириться? Это же «умонепостигаемо»!
В одном из своих интервью в период перестройки писательница и педагог Ирина Емельянова, в ответ на вопрос, как она, ставшая профессором Сорбонны и проживающая в Париже, воспринимает свой родной язык, высказала мысль, что среди всех языков мира он, возможно, обладает самой высокой степенью семантической неопределенности. У этой неопределенности есть и оборотная сторона — тема избегания неопределенности. Согласно результатам исследований, русские хотели бы избежать этой самой неопределенности с коэффициентом 95-96, а англосаксы — протестанты, всегда готовые к риску, переменам и инновациям, имеют показатель 46, то есть ровно в два раза меньше. Эта самая неопределенность русского языка, выражается в наличии огромного количества наречий. Мы можем строить из них целые оформленные фразы, которые будут понятны только русскому. Язык, как известно, отражает мир, в котором живет человек, это и конструкт, и композиция слов и смыслов, его «многомерность» лежит в основе нашего мировосприятия. Так выставка структурно вылилась в названиях-наименованиях своих разделов в некий краткий список наречий: «безмерно — навеки — вот-вот — посреди — живо — ввысь — неудержимо — запредельно — вопреки», что можно прочесть и как единое предложение-высказывание, которое каждый волен продолжить в ту или иную сторону, по своему усмотрению, держа в руках «Толковый словарь» Даля.
Отсюда некая метафизичность контента самой экспозиции, что не было свойственно предыдущим великолепным выставкам в Центре «Зотов» — «Конструктивизм. Начало», «Логос: голос конструктивизма», «Работать и жить. Архитектура конструктивизма. 1917-1937», «Родченко. Личное», «От утопии к театру», раскрывающих суть и историю конструктивизма с самых разных сторон: от литературы, графики, печати и рекламы, до музыки, театра, балета, кинематографа и архитектуры. В конечном итоге, выставка — плод размышлений о России множества людей: от Радищева и Бисмарка до Эйзенштейна и Эрика Булатова.
— Буклет выставки открывает вопрос «Откуда конструктивизм возник?» Добавим к этому, почему он появился именно в России и чем отличался от метода школы Bauhaus?
— Наверное, правильнее сравнивать Bauhaus не столько с конструктивизмом в целом как с архитектурным стилем, сколь с родственным ему ВХУТЕМАСом, так же школой нового типа. Обе школы родились в одно время, в 1919 году, и по характеру пропедевтики во многом были схожи. Для Bauhaus главным было достижение синтеза нескольких видов искусства — Gesamtkunstwerk: то есть, дизайна и архитектуры на единой платформе «целесообразной красоты». Это новый тип школы «тотального дизайна», как бы мы сказали сегодня. И хотя возглавляет его архитектор Вальтер Гропиус, факультет архитектуры был открыт в ней лишь в 1927 году, а в 1933 школа прекратила свое существование. Во ВХУТЕМАСе архитектурный факультет был с самого начала. Созданный распоряжением Совнаркома в том же 1919 году, при всей схожести идей и программ, и даже при общих педагогах — Василии Кандинском и Эль Лисицком, в плане роли искусства и архитектуры он был более социально ориентирован на преобразование общества на новых социалистических принципах. Задача, поставленная большевиками, невиданная доселе, — пересобрать самую большую страну заново. Надо быть конструкторами-созидателями, и какого масштаба! Можно сказать, что конструктивизм — самая яркая и романтическая ветвь на дереве второй промышленной революции.
Принято отсчитывать возникновение аскетичного функционализма в Нидерландах и Германии началом 1910-х годов. Но не обошлось и без сильного влияния Америки после того, как в Детройте и Чикаго появились постройки Альберта Кана и Луиса Салливана. Гений архитектурно-строительной унификации Кан проектировал и строил в конце ХIХ века огромные цеха-ангары для конвейеров Форда в Хайленд Парке в Детройте. В 1913 году будущий основатель Bauhaus Вальтер Гропиус опубликовал в немецком ежегоднике- альманахе «Веркбунда» полтора десятка отретушированных фотографий гигантских цистерн элеватора в Буффало, огромные склады в Цинциннати и застекленные ангары Форда. Простота и мощь сугубо промышленных построек произвела на молодое поколение европейских архитекторов ошеломляющее впечатление. Заметим попутно, что в самой Европе c ХVIII века уже стояли и огромные оранжереи, и Хрустальный дворец постройки 1851 года, и 300-метровая Эйфелева башня, и мосты, и многое другое, но это не считалось собственно архитектурой. Архитектура занималась городскими ансамблями, храмами и церквями, площадями и бульварами, дворцами и ратушами, доходными домами и особняками. Луису Салливану, работавшему в инженерной компании и построившему в Сент-Луисе, Чикаго и Нью-Йорке лаконичные высотные, по мерке тех лет, доходные и конторские здания, принадлежит афоризм, ставший программным лозунгом Bauhaus, а затем и русских конструктивистов: «Форма в архитектуре следует функции». Ну а компания Альберта Кана была приглашена в 1928 году для реализации гигантского плана индустриализации Советской России. Более 530 заводов и отдельных цехов были спроектированы и изготовлены в США «под ключ», разобраны, а затем транспортированы и собраны в СССР за 3,5 года! Этакий «трансатлантический» конструктор.
Вообще, история взаимоотношения конструктивизма с Каном и его командой, спустя сто лет, кажется полумистической. Разработанная им и его братом новая технология конвейерно-поточного архитектурно-строительного проектирования буквально соответствовала концепции фордовского конвейера. Она и сегодня выглядит суперсовременной, ибо охватывала не только все разделы проекта, но и технологии и оборудование — от розетки и проводов, до станков и приборов. Все это входило в комплекцию поставки. Заводы и цеха проектировались, изготавливались и собирались в США, затем разбирались, пароходами доставлялись в СССР, здесь собирались под «ключ».
Команда Кана насчитывала 25 специалистов, но для сотен проектов советских промпредприятий понадобилось несколько тысяч проектировщиков. И здесь «конструктивистское мышление» оказалось весьма востребованным. Так гениальная проектная технология обрела в Советской России своих исполнителей, а конструктивизм, в лице сотен подготовленных проектировщиков, логично вошел в промышленную архитектуру, уступив имперской неоклассике архитектуру гражданскую.
— Яков Чернихов проектировал и строил в конце 1920-х — начале 1930-х годов в стиле конструктивизма. Самое известное сохранившееся его сооружение — Канатный цех завода «Красный гвоздильщик» на 25-линии Васильевского острова в Санкт-Петербурге (1931-1933). Расскажите о судьбе этого здания.
— На месте завода, который честно изготавливал самые длинные гвозди в Европе и самую тонкую проволоку для советской промышленности на площади в 10 гектаров, построен новый жилой комплекс. Канатный цех удалось спасти — десять лет назад он получил статус памятника архитектуры. Снести здание и освободить место для строительства жилья хотели многие — от новых владельцев до городской администрации. И действительно, тогда оно выглядело весьма депрессивно — на крыше водонапорной башни росло дерево, стекла были выбиты, краска облезла. Правда, Заха Хадид, после вручения ей Притцкеровской премии в Эрмитажном театре в 2004 году, захотела увидеть Канатный цех, чем несказанно удивила хозяев торжества — но факт посещения великим архитектором современности заброшенной постройки советского гения никак не отразился на ее судьбе.
Как всегда, помогли люди, которые поверили в то, что этот дом нужно сохранить для будущего — и это будущее наступило 25 января 2025 года, в день российского студенчества, когда двери реконструированного «с иголочки» компанией «Сэтл Групп» здания Канатного цеха распахнулись перед студентами Высшей школы экономики Санкт-Петербурга. Среди дисциплин в новом учебном году появится «Архитектура», а ее кафедра получит имя Якова Чернихова. На третьем этаже открылась постоянная выставка работ мастера, и в скором времени здесь будет музей Якова Чернихова. Открывали новое здание Вышки министр просвещения РФ Сергей Кравцов, вице-губернатор Санкт-Петербурга Владимир Княгинин, ректор НИУ ВШЭ Никита Анисимов и директор НИУ ВШЭ СПб Анна Тышецкая. Министр выразил уверенность в том, что это знаменательное событие не только в истории Петербурга, но и в истории нашей страны, а Владимир Княгинин говорил о Канатном цехе как о несомненном шедевре ленинградского конструктивизма — и о том, какое счастье учиться и преподавать в этом прекрасном здании.
— Расскажите о главных творческих принципах Якова Чернихова.
— Как профессионал он сформировался в духе мастеров Возрождения и одновременно был живописцем, архитектором, книжным графиком и педагогом. Кроме того, у него была прекрасная фантазия. Свою первую книгу «Искусство начертания» он посвятил не архитектуре, а графике. Опубликованные там размышления оказались пророческими. Например, он писал, что нужно всегда заменять слово графикой, поскольку она станет языком международного общения. И действительно — сегодня мы можем общаться при помощи эмодзи, не зная зыка друг друга. Еще он утверждал, что мы будем компоновать свободно, не придерживаясь натуры, хотя на рисовании натуры была выстроена европейская художественная культура. К концу XIX века натюрморты и пейзажи буквально заполонили искусство, поэтому его слова о том, что мы будем компоновать супрематически свободно, стали глотком чистого воздуха. Чернихов, кстати, был знаком с Малевичем и восхищался концепцией супрематизма. А еще он верил, что каждый человек обладает безграничной фантазией и необходимо ее развивать. Ведь фантазия — это свобода, и Яков Чернихов учил своих студентов быть свободными: пытался разбудить в них способность фантазировать, заниматься композицией, которую считал наивысшим искусством. В моем любимом письме Иосифа Бродского Якову Гордину есть следующие строки: «Самое главное в стихах: это — композиция. Не сюжет, а композиция... О частностях нужно думать в последнюю очередь. О рифме — в последнюю, о метафоре — в последнюю». То есть, главное — это композиция: поймал ее — значит, получится и стихотворение. Чернихова совершенно не интересовала социальная проблематика, хотя конструктивизм по своей идеологии был ориентирован на социум. Главным для него было умение создавать новые архитектурные образы, ансамбли. Он был фанатом композиции, ведь когда ты придумываешь композицию, ты реализуешься как художник и чувствуешь себя по-настоящему свободным.
Выставка работает до 23 марта.
Фотографии: Василий Кузьмичёнок/АГН "Москва"; на анонсе Валерий Левитин/РИА Новости.
Свежие комментарии