О великом расколе ХХ века, Гражданской войне, никто не рассказал так правдиво и трагично, как Михаил Шолохов, писатель, сумевший подняться до уровня эпоса. Для миллионов читателей — не только в России — этот великий прозаик открыл особый мир с его устоями, обычаями, языком (в сущности, далеким от русского литературного), хотя сам потомком «природных казаков» не являлся. Отец, выходец из мелкого купечества, на Дон переселился из Рязанской губернии. Мать — дочь бывшего крепостного с Черниговщины, переехавшего в область Войска Донского. Эту рано оставшуюся сиротой красавицу насильно выдали замуж за сына станичного атамана, но она сбежала от мужа к Александру Шолохову.
Донская история
Будущий советский классик родился незаконнорожденным. Когда его родители наконец-то обвенчались, Мише шел девятый год. Что такое «запретная любовь» и какой силой она обладает, Михаил знал с детства. Быть может, именно поэтому никогда не был ханжой, моралистом и во всех своих произведениях об отношениях мужчины и женщины говорил несколько откровеннее, чем это было принято в русской литературе.
Писательством он увлекся еще в гимназии. Его сочинения учительница часто зачитывала перед классом. Шолохов записывал в тетрадку собственные житейские наблюдения, и это занятие доставляло ему ни с чем не сравнимое удовольствие. В 1920 году, окончив четыре класса Вешенской гимназии, он взялся учительствовать. Потом, когда уже раздавалось последнее эхо Гражданской войны, поучаствовал в «классовых боях»: в 15 лет командовал продотрядом, побывал даже в плену у махновцев. В 16 поехал в Москву учиться. Поступить в университет то ли не сумел, то ли не захотел, зато вошел в литературную группу «Молодая гвардия», стал посещать лекции поэтов и критиков.
Первые написанные и опубликованные им, 18–19-летним, новеллы — оригинальны, нарочито лаконичны, эффектны. В них сверкает самобытный юмор. В 1924 году, вернувшись на Дон, Шолохов стал писать еще сильнее. «Шибалково семя», «Двухмужняя», «Нахаленок» — в этих историях, вошедших позже в сборник «Донские рассказы», предвосхищены будущие романы. Публикации новичка заметили критики, заговорившие о беспощадном, присущем молодому автору натурализме. Шолоховские образы суровы, как эпоха, которую дончанин видел юношескими, широко открытыми на правду жизни глазами.
В рассказе «Бахчевник» казак, глава семьи проклинает старшего сына, ушедшего к большевикам, с которыми тот давно «якшался», убивает жену за то, что она носила хлеб пленным красноармейцам. А младший сын, в свою очередь, лишает жизни отца. «Страшные в своей обыденности сцены имеют силу неопровержимой убедительности», — писал об этом произведении литературный критик Исайя Лежнев.
Свой главный роман осенью 1925 года Михаил Шолохов начал с событий 1917-го, о которых хорошо знал от старших казаков. Но очень скоро оказалось, что рассказать о революции на Дону можно только через судьбу коренного станичника, проследив ее с довоенной поры. Любимым героем автора стал Григорий Мелехов с душою, подвластной всем страстям и колебаниям. В основе образа — жизнь станичника Харлампия Ермакова с «завесой крестов» на груди. Его писатель знал с юности. Этот человек примыкал в разное время то к красным, то к белым, а в конце 1920-х был расстрелян.
Первые части романа вышли в начале 1928 года в журнале «Октябрь» и сразу же получили всеобщее признание. Потребовалось несколько переизданий. Читатели поняли и приняли и необычную казачью речь, и историю непростой любви Григория и Аксиньи, и батальные картины, и лаконичные политические рассуждения автора. Последняя, четвертая книга «Тихого Дона» вышла в начале 1940-го, когда первые части уже считались классикой.
Появление такого романа означало, по большому счету, завершение противостояния белых и красных. У нас появился свой, казачий Гамлет, жаждавший высшей справедливости, а потому проливавший кровь и за царя, и за красных, и за белых, а потом по-толстовски отринувший войну. Книга стала попыткой показать, что правда на свете не одна, что даже те, кто с оружием в руках противостоял большевикам, достойны понимания и сочувствия. Ко многим людям пришло осознание: вести борьбу на уничтожение действительных и мнимых противников среди соотечественников бессмысленно, а новую жизнь придется строить сообща, вместе с бывшими врагами. Это понимал и Сталин, хотя он, взяв на себя обязанности редактора, пытался «причесать» роман, сгладить в нем чересчур острые углы. Шолохов боролся за каждую строчку, опасаясь скатывания в партийную пропаганду, и всесильный генсек отнесся к этому с пониманием, ломать строптивца через колено не стал. Оба сознавали важность, насущную необходимость такого произведения, которое бы показало, что пришел черед гражданского примирения.
Дыхание ветра социальных перемен ощутили и читатели. Роман побил все мыслимые рекорды по заказам в библиотеках. За книгой выстраивались очереди. «Тихий Дон» еще до войны перевели на несколько языков. Он получил высочайшую оценку западной — американской и европейской — критики. Ну а в нашей стране в марте 1941 года под всеми спорами подвело черту решение о присуждении Михаилу Александровичу Сталинской премии 1-й степени.
«Ведь он любил тебя, факт!»
Его нередко называли автором одной гениальной книги. Это несправедливо. «Поднятая целина» — полотно не меньшего масштаба. Страсти, жестокого натурализма, авторской проницательности здесь не меньше, чем в «Тихом Доне». Да, повествование о необходимости коллективизации стало для Шолохова «партийным заданием», однако он правдиво, конкретно-исторически показал «борьбу за колхозы» как вторую гражданскую войну.
Есть тут и отточенное искусство прозы, и народный юмор, и пронзительный трагизм. Почти все главные герои в финале погибают, а у противников советской власти имеется «своя правда», которую автор не перечеркивает. Многое из этого произведения можно цитировать по памяти, как стихи.
«Вот и отпели донские соловьи дорогим моему сердцу Давыдову и Нагульнову, отшептала им поспевающая пшеница, отзвенела по камням безымянная речка, текущая откуда-то с верховьев Гремячего буерака», — эти незабвенные печально-лирические строки читаем в конце романа. Западает в душу и последняя реплика деда Щукаря, обращенная к невесте Давыдова Варе: «Ведь он тебя любил, факт!»
Благодаря древним мифам, истории августейших династий, классическим трагедиям мы знаем немало отцеубийц. Мысливший мифологическими образами Шолохов одного из своих героев — Якова Островнова — привел к убийству матери. Страшная сцена описана так. «Старуха — немощная и бессильная — все же жила; она просила хоть кусочек хлеба, хоть глоток воды, и Яков Лукич, крадучись проходя по сенцам, слышал ее задавленный и почти немой шепот:
— Яшенька мой! Сыночек родимый! За что же?! Хучь воды-то дайте!
...На четвертый день в доме стало тихо. Яков Лукич дрожащими пальцами снял замок, вместе с женой вошел в горенку, где когда-то жила его мать. Старуха лежала на полу около порога, и случайно забытая на лежанке еще с зимних времен старая кожаная рукавица была изжевана ее беззубыми деснами... А водой она, судя по всему, пробавлялась, находя ее на подоконнике, где сквозь прорезь ставни перепадал легкий, почти незаметный для глаза и слуха дождь и, может быть, ложилась в это туманное лето роса».
«Читал ли Шолохов Гомера, исследовал ли Гесиода?» — такому вопросу литературоведы, кажется, не уделяют особого внимания, а жаль. Природу мифа этот советский классик чувствовал, пожалуй, как никто из русских писателей ХХ века.
Без жестоких сцен роман о первых колхозах оказался бы недостоверным, пустым. В 1933 году, в разгар работы над «Поднятой целиной», автор написал Сталину эмоциональное, почти гневное письмо о перегибах коллективизации на Дону, когда «выселяли только за то, что какой-нибудь колхозник, тронутый ревом замерзающих детишек, пускал своего выселенного соседа погреться. 1090 семей при 20-градусном морозе изо дня в день круглые сутки жили на улице… Детей заворачивали в лохмотья и клали на оттаявшую от огня землю. Сплошной детский крик стоял над проулками. Да разве же можно так издеваться над людьми?» (конец цитаты).
Генсек ответил, пообещав, что виновники беззакония будут наказаны: «Иногда наши работники, желая обуздать врага, бьют нечаянно по друзьям и докатываются до садизма». Хотя отметил и «однобокость» писателя, не заметившего, что «уважаемые хлеборобы по сути дела вели «тихую» войну с советской властью. Войну на измор...». Эта переписка — по сути, продолжение романа о коллективизации. Война прервала работу над ним. Шолохов завершил начатое только в 1959-м. Повторилась история «Тихого Дона»: первый том «Целины» к тому времени уже входил в школьную программу.
В самом начале Великой Отечественной Михаил Александрович обратился к наркому обороны: «В любой момент готов стать в ряды Рабоче-Крестьянской Красной Армии и до последней капли крови защищать социалистическую Родину». Стал военкором «Красной звезды» и «Правды». Побывал на шести фронтах, написал десятки очерков, хотя не считал себя журналистом. Задумал новый роман — «Они сражались за Родину». Первые главы, вышедшие в нескольких майских номерах «Правды» за 1943-й, повествовали о предыдущем, самом тяжелом годе войны. Враг дошел до Дона. Гитлеровцы еще во многом были сильнее Красной армии, но Шолохов показал бойцов, которых невозможно победить.
«Может быть, мне с шуткой и жить, и воевать веселее», — говорит один из его любимых героев, бронебойщик Петр Лопахин. Главы этой книги писались и после войны, много лет спустя. Увы, свой последний роман выдающийся автор не завершил...
А еще был рассказ «Судьба человека», где столько эпической правды, что хватит на целую эпопею. И этот удивительный текст, и неоконченную книгу «Они сражались за Родину» экранизировал Сергей Бондарчук, режиссер-фронтовик, по достоинству оценивший силу шолоховского слова. С экранизациями выдающемуся уроженцу вольного Дона везло. Плохих не было, все — на высоком уровне.
Когда говорят, что «Тихий Дон» написал не Шолохов, становится стыдно за участников этого коммунального скандала в литературном мире. Неужто ниспровергатели не видят, что и «Поднятая целина», и «Донские рассказы», и «Тихий Дон» написаны одной рукой? Стиль, ритм, лексикон, особенности мировоззрения — все совпадает.
На склоне лет классик, дважды Герой Труда жил в родной Вешенской. Он по-прежнему сражался за свои принципы в переписке с вождями, которых никогда не боялся. Принимал писателей, кого-то из них — благословлял. Свой долг за земле этот великий человек, безусловно, выполнил. Создал непреходящее, вечное, то, что народ накапливает из поколения в поколения — эпос, который из казачьего стал всенародным.
Илл: фрагменты портретов Василия Плотникова и Геннадия Животова
Свежие комментарии