Материал опубликован в двух номерах журнала Никиты Михалкова «Свой».
12 августа 1898 года Николай II обратился к правительствам всех держав с призывом созвать международную конференцию мира, перейти от гонки вооружений к их сокращению, выработать механизмы разрешения глобальных конфликтов. На Западе его инициатива вызвала шквал насмешек: дескать, царю просто жалко денег либо он маскирует миролюбием свою агрессивность.
Местом всемирного форума русский император предложил избрать Гаагу, малую родину «отца международного права» Гуго Гроция, автора фундаментального трактата «О праве войны и мира». В 1899-м там действительно съехались делегаты 26 стран. В честь инициатора конференции королева Нидерландов Вильгельмина назначила ее открытие на 6 (18) мая — день рождения царя.
Настрой у большинства делегатов был скорее негативный. Британский кабинет стоявшую перед ним задачу формулировал так: «Нежелательно соглашаться на какие-либо ограничения по дальнейшему развитию сил разрушения… Нежелательно соглашаться на изменения международного свода законов и обычаев войны».
В итоге слепили кое-как три конвенции и три декларации. Для разрешения споров между державами учредили по предложению Николая II международный арбитражный суд. Позже для него на средства российской казны и пожертвования Карнеги возвели Дворец Мира. Ключевые проблемы разоружения и мирного сосуществования западные страны спустили на тормозах. То же случилось и на второй Гаагской конференции в 1907 году.
Война была нужна слишком многим. И требовались уже не ограниченные конфликты, то и дело происходившие в Африке, Азии, Латинской Америке, а масштабные столкновения ведущих держав.
Банкирским и промышленным кругам Запада такие противостояния сулили сверхприбыли и осуществление тайных проектов по переустройству мира. К началу XX столетия крупнейшие финансовые и деловые группировки переплелись между собой родственными и корпоративными связями, возникло то, что русский философ Иван Ильин назвал «мировой закулисой». Последняя контролировала правительства, ей принадлежали формировавшие общественное мнение средства массовой информации.
От дружбы с Россией при Александре II немцы получили колоссальные выгоды. Сумели объединиться под эгидой Пруссии, выиграли несколько войн, на репарации от побежденной Франции создали мощную промышленность. Однако припоздали к разделу колоний, а от военных успехов разыгрался аппетит. Германия стала претендовать на роль европейского и мирового лидера. В этом Россия ее, как могла, сдерживала, что вызывало недовольство немцев. Англичане и французы подобные размолвки использовали, стараясь поссорить континентальные империи между собой. В то же время немецкие идеологи и журналисты принялись внедрять теории пангерманизма, уже тогда имевшие много общего с нацизмом — «тезисы» о превосходстве германской расы, борьбе за «жизненное пространство» вкупе с германизацией и переселением «низших народов».
При разделе колоний обиженной осталась и Италия, которая недостатком амбиций тоже не страдала. Выставляя себя преемницей Римской империи, искала то, что можно урвать для подтверждения своего величия, в Африке, на территориях Австро-Венгрии, Османской империи, на Балканах. Ради этого итальянцы были готовы воевать в составе любой коалиции.
Статус австро-венгерской державы, несколько раз битой, лишившейся владений на Апеннинах и влияния внутри Германии, на рубеже веков существенно снизился, и в Вене ставили целью его восстановить. Решили разыграть «украинскую карту», вскармливая в Лемберге (Львове) мазепинцев-сепаратистов, полезли на Балканы, сталкиваясь там и тут с историческими интересами России. Однако ее силу осознавали, поэтому цеплялись за союз с немцами.
Между прочим, в периоды дружбы с нашей страной получала ощутимый выигрыш и Турция, хотя эти временные отрезки были редкими и слишком короткими: западные державы постоянно натравливали турок на русских. И сами же беззастенчиво подминали Османскую империю, когда та после 12 войн с могучим северным соседом надорвалась и ослабела. Горькие уроки никого ничему не научили. Турки вспоминали потерянные берега Черного моря, Крым, Кавказ и в ожидании нового военного противостояния готовы были присоединиться к кому угодно.
Что же касается Франции и Англии, то они усиленно обрабатывали Россию, втягивали в союз — как бы для совместного противодействия внешним угрозам. Николай II силился сохранить мир, а ему подсовывали «равновесие»: мол, если его поддерживать, то и войны не будет. При этом французские элиты желали ее не меньше, чем Германия. Реванш за разгром 1870–1871 годов, возвращение утраченных Эльзаса и Лотарингии, мечты о порушенном немцами европейском лидерстве стали для Франции чем-то вроде национальной идеи. Воинственный энтузиазм в этой стране поощрялся, пропагандировался, а победа рисовалась гарантированной и легкой: дескать, главное — пустить в сторону немцев «русский паровой каток». Ну а расчетливая Англия своими основными соперниками на мировой арене считала и Германию, и Россию и тоже ставила задачу столкнуть их между собой.
Воинственные настроения в начале XX века взвинчивались повсюду. Идеи державного величия, расширения территорий охватили Румынию, Болгарию, Сербию. Наша страна совершенно не желала войны. Находившейся на вершине промышленного и хозяйственного подъема империи мирное развитие сулило гораздо большие выгоды, нежели гипотетические победы и приобретения. Глобальное военное противостояние было для нее опасным, поскольку именно оно было необходимо революционерам. Последние в условиях международной нестабильности рассчитывали на воплощение собственных замыслов, уповая при этом на зарубежную поддержку (как в период Русско-японской).
Отечественная интеллигенция с российской аристократией были заражены франкофильством и англоманией, во французах и британцах видели лучших друзей. Западными агентами влияния оказалась насыщена государственная верхушка. Россию опутывали соглашениями и займами, а либеральная пресса насаждала «панславизм», противопоставляя мнимое славянское братство «злу от немцев». Эта ложная подмена патриотизма не имела ничего общего с реалиями. К примеру, прибалтийские немцы со времен Петра I служили нашей стране верой и правдой, а славяне поляки всегда с ней враждовали. Даже православные болгары за свое освобождение «отблагодарили» отнюдь не по-братски, не по-христиански.
Между тем «кузены» русский царь и германский кайзер продолжали поддерживать вполне дружеские отношения. 11 июля 1905 года они по инициативе Вильгельма II встретились на яхтах у острова Бьерке, и главный немец предложил договор: Россия и Германия помогают друг другу при нападении на одну из них и приглашают присоединиться к этому союзу Францию. Такой альянс был бы направлен против Англии, которая и являлась, по сути, общим врагом. Соглашению русских с французами данный союз не противоречил, поэтому наш царь договор с кайзером подписал.
Однако по возвращении в Петербург Николай II столкнулся с противодействием со стороны главы правительства Витте и министра иностранных дел Ламздорфа. Те стремились доказать, что заключенные договоренности будут направлены против Франции, и требовали их аннулировать. Государь ничего денонсировать не стал, но в ноябре отправил кайзеру письмо с оговоркой: союз вступит в силу после того, как к нему присоединится Париж, а это было невозможно. Да и на Вильгельма по приезде в июле 1905-го в Берлин насели его министры. Начальник генштаба Шлиффен внушал, что Россия — исторический враг и союз с нею неуместен. «Гениальный» план этого стратега, разработанный как раз тогда, предполагал одновременную войну с Францией и Россией. Да ведь и захват «жизненного пространства» виделся немцам сугубо на востоке.
Первая мировая война могла разразиться гораздо раньше. Было два кризиса вокруг Марокко, но их преодолели, поскольку действия западных соперников в Африке никак не затрагивали интересов России и Австро-Венгрии. Пороховой бочкой для великих держав являлись Балканы.
По итогам русско-турецкой войны 1877–1878 годов области Босния и Герцеговина, формально оставаясь в Османской империи, перешли под мандатное управление Австро-Венгрии. В 1908-м, воспользовавшись революцией в Турции и объявив об окончательном присоединении края, Вена, по сути, лишь закрепила 30-летнее положение вещей.
Однако претендовавшая на эти области Сербия объявила мобилизацию. Франция подталкивала Россию поддержать сербов. Вмешался кайзер Германии Вильгельм, предъявивший русскому царю ультиматум, потребовавший от него не только признать законность аннексии Боснии и Герцеговины, но и принудить к этому Сербию, в противном случае грозился выступить «во всеоружии».
Разбушевалась Государственная дума, активизировались вельможи, военные: мол, как они, немцы, смеют говорить с Россией таким тоном! Председатель Совета министров Столыпин занял твердую позицию, настоял на том, чтобы во избежание военного столкновения требования Берлина и Вены удовлетворить. Сербов русские призвали не нагнетать напряженность, и «братушки» смирились.
В 1910 году на встрече Николая II с Вильгельмом в Потсдаме российский премьер сумел убедить кайзера: война между нашими странами чревата падением обеих империй. В тот раз удалось сгладить противоречия, договориться о разграничении сфер влияния. Стороны обязались не поощрять английских интриг против Германии и дальнейших австрийских притязаний на Балканах. Однако кайзера снова сбили с толку приближенные: из заключенного с Россией письменного соглашения все конкретные пункты вдруг исчезли. В 1911-м главный сторонник мирного решения конфликта Петр Столыпин был убит. Кто стоял за террористом Богровым, осталось до сих пор тайной.
С 1912 года приготовления к глобальной войне стали уже явными. Германия и Австро-Венгрия принялись усиленно наращивать вооружения. Франция и Россия ответили тем же. Готовилась к мировой бойне и пресловутая «закулиса». Американские тузы с Уолл-стрит провели в президенты своего ставленника Вудро Вильсона. Тот первым делом добился отмены действовавшего запрета на вывоз капиталов за рубеж, создал в 1913-м Федеральную резервную систему. Таким образом банкиры США обеспечивали себе условия для того, чтобы наживаться на гигантских займах и масштабных поставках обеим сторонам конфликта. Резко активизировались русские революционеры (к ним вдруг «откуда-то» потекли деньги), стали проводить съезды, конференции, заговорили о неких скорых переменах.
Осенью 1912-го Сербия, Черногория, Греция, Болгария начали войну против Турции. Коалиция вовсю громила противника, и, видя это, Австро-Венгрия и Италия (при поддержке Германии) привели свои войска в боевую готовность. Французский президент Пуанкаре подстрекал Николая II вступиться за «братьев-славян» (Парижская биржа предлагала для этого огромный заем), того же требовали от царя члены правительства, военные, политики. Возбудилась российская общественность, на Балканы поехало множество добровольцев, в Петербурге проходили манифестации под лозунгами «Победу славянству!», «Крест на Святую Софию!», «Да здравствует великое содружество славян под крепкой рукой Великой России!».
Царь тем не менее колебался, а его миролюбие как мог укреплял Григорий Распутин, в первый и единственный раз в жизни вмешавшийся в политику, на коленях умолял государя не ввязываться в войну. Николай II с ним согласился, и Россия нажала на побеждавших союзников, заставила их пойти на уступки, чем Франция была сильно разочарована. На Вильгельма также давили его министры и генералы, доказывали: чем скорее начать войну, тем лучше. И тем не менее позиция русского монарха на него повлияла, Вену немцы одернули. Конфликт худо-бедно урегулировали, а опьяненная панславизмом русская общественность тут же попала под отрезвляющий душ: славянство, за которое она рвалась сражаться, жестоко сцепилось между собой; Сербия, Черногория и Греция набросились на Болгарию (еще и вместе с Турцией, Румынией), намереваясь переделить завоевания болгар. Те, в свою очередь, обиделись на... Россию (дескать, не защитила их интересы) и ничтоже сумняшеся перекинулись к немцам.
Что было дальше, знают все. 28 июня 1914-го пули террористов сразили в Сараево австрийского эрцгерцога Франца Фердинанда с супругой, причем он-то как раз и являлся в Вене главным противником войны с Россией, так же, как и Столыпин, предрекал: глобальное военное противостояние обрушит их империи.
Провокация была сработана тонко, квалифицированно. Вместе с оружием с сербских складов и бомбами производства Сербии убийцы получили некондиционный яд, чтобы их после теракта взяли живыми. В результате вскрылось: за террористами стояли сербские военные из тайной организации «Черная рука». Выявилось и другое: руководители с исполнителями были связаны с масонскими структурами.
Спустя две недели после трагедии в Сараево «по странному совпадению» произошел теракт в сибирском селе Покровском: еще одного убежденного противника войны, Григория Распутина, ударила ножом Хиония Гусева, последовательница сектанта и расстриги Илиодора Труфанова. Тот после покушения сразу же сбежал за границу, где впоследствии успешно сотрудничал с западными изданиями, а потом и с британской разведкой.
23 июля Австро-Венгрия предъявила Белграду ультиматум с невыполнимым требованием: допустить ее к расследованию и наказанию виновных на сербской территории, то есть фактически согласиться на собственную оккупацию. По совету Николая II Сербия предложила другой вариант: передать расследование международному трибуналу в Гааге, — заранее обещая подчиниться его решению. В случае согласия австрийцев террористы все равно были бы наказаны, но без ущерба для сербского суверенитета. Не тут-то было, верхушка Австро-Венгрии нацелилась на войну и, получив ответ Белграда, ее объявила.
У царя шли непрерывные совещания с министром иностранных дел Сазоновым, военным министром Сухомлиновым, начальником Генштаба Янушкевичем. В унисон с отчаянными мольбами из Сербии приближенные убеждали государя: война неминуема. Царь какое-то время не терял надежды на мирный исход, обменивался телеграммами с Вильгельмом, просил об урегулировании. И тот как будто не отказывался от мирного разрешения ситуации. Однако от германского канцлера Бетман-Гольвега в Россию летели совсем другие ноты, высокомерные ультиматумы с угрозами, подтверждавшие мнение царского окружения. Попутно глава немецкого правительства и военные сумели переломить настроения неуравновешенного, чересчур впечатлительного Вильгельма.
31 июля на фоне откровенных германских угроз и австрийской бомбардировки Белграда Николай II подписал указ о мобилизации, сопроводив его телеграммой кайзеру: русские боевых действий не начнут, а мобилизационные мероприятия отменят сразу же после прекращения огня и созыва мирной конференции. Но в Берлине ориентированные на глобальный конфликт элиты ждали лишь повода для начала боевых действий, вот и получили его. 1 августа Германия объявила войну.
Союзники России повели себя двусмысленно. Прежде, когда они занимали твердую позицию, Вильгельм шел на попятную. Теперь же Франция вместо подтверждения союзных обязательств не просто смолчала, но и отвела на 10 километров войска от германской границы. Ну а британские дипломаты повели привычную для них «виртуозную игру». В Берлине многие пребывали в уверенности: Англия воевать не будет, и если немцы нападут на русских, то англичане и французы останутся в стороне.
Однако план Шлиффена предусматривал строго определенную последовательность: сперва — на запад, «блицкригом» сокрушить Францию, а уж потом развернуть все силы на восток.
Ситуация возникла нелепая. Германия объявила войну русским, а ее армии двинулись на Францию (с которой был мир), а также на нейтральные Бельгию и Люксембург. Австро-Венгрия, которую Германия якобы принялась спасать от нападения с востока, еще почти неделю не объявляла войну России!..
Наша страна вступила в схватку с агрессивными и очень сильными противниками, но в союзниках у нее оказались нечестные, беспринципные хищники, заранее настроенные на то, чтобы ни при каких условиях не допустить усиления России. Ее шельмовали, ослабляли интригами, бросали без военной помощи и обещанного снабжения, но она даже эти трудности преодолела. Однако на пороге победы те же союзники организовали подлый удар в спину, государственный переворот...
В 1919 году в Версале подводились итоги мировой схватки, производился подсчет колоссальных жертв, затрат, усилий, делились плоды военного успеха. Заправляли на конференции Штаты, сумевшие добыть в глобальной мути самый жирный улов. Россия же, внесшая главный вклад в общую победу, вообще не была представлена на форуме победителей.
Премьер-министр Франции, которую русские самоотверженно спасали в 1914-м и 1916-м, в те дни цинично констатировал: «России больше нет»...
Свежие комментарии