15 мая 1891-го, 130 лет назад, родился Михаил Булгаков, писатель, чья жизнь и литературная судьба — сплошное противоречие. Это сложно понять, не вчитавшись в «Мастера и Маргариту».
55 лет назад, в конце 1966-го — 1967 году роман напечатали в журнале «Москва». Над текстом основательно поработала цензура. Полвека назад книга произвела потрясающее впечатление, сейчас «Мастер и Маргарита» считается самым популярным русским романом ХХ века. Но к 1966-му Булгаков был давно и прочно забыт.
«Белая гвардия» до 1966 года в СССР не выходила в полном объеме: ее частично напечатали в 1925-м, потом она была издана в Париже. В шестидесятые Булгаков давно ушел в историю даже не литературы, а сцены: историки театра и театральные люди помнили о феноменальном успехе мхатовских «Дней Турбиных» и снятой из репертуара театра Вахтангова в 1929-м «Зойкиной квартире». Одним из гонителей пьесы был считавшийся большим либералом нарком просвещения Луначарский, а защищал ее сам Сталин, но его заступничество помогло ненадолго.
То, что «Зойкину квартиру» убрали из репертуара, было закономерно. В ней не было положительных героев, а Булгаков был глубоко антисоветским человеком и не слишком это скрывал. Тем не менее страшный советский тиран оставался его покровителем вплоть до последнего вздоха писателя. Никаких политических и иных расчетов тут не было: совершенно очевидно, что творчество Булгакова ему нравилось. В 1929-м, на встрече с украинскими писателями, Сталин защищал от них Булгакова (Петренко: «Мы хотим, чтобы наше проникновение в Москву имело бы своим результатом снятие этой пьесы» («Дней Турбиных»). Голос с места: «Это единодушное мнение»).
На совещании были подняты и иные важные вопросы (голос с места: «Товарищ Сталин, как вопрос с Курской, Воронежской губерниями и Кубанью в той части, где есть украинцы? Они хотят присоединиться к Украине») .
Из трехсот работавших в 30-е годы украинских писателей, в большинстве своем коммунистов, уцелело лишь 36. И только 7 из этих трехсот умерли своей смертью. А Булгаков, о котором работавший с ним в «Гудке» один из авторов «Двенадцати стульев» Илья Ильф говорил: «Что вы хотите от Миши? Он только-только, скрепя сердце, признал отмену крепостного права», умер в своей постели. Безупречный пробор, монокль, отглаженный костюм: так, как он, в 20–30-е годы на белогвардейца походил только драматург Александр Афиногенов. Но тот был безупречно советским человеком, «выездным», проверенным, идеологически выверенным автором, одним из руководителей Российской ассоциации пролетарских писателей, членом Президиума писательского союза.
В 1936-м пьесы Афиногенова запретили, его исключили из партии и чудом не посадили. Булгакова жестко критиковали, его пьесы снимали, но «волчьего билета» он не получил, его творчество не было запрещено. И условия, в которых он жил, по тем временам были отличными. Возможно, Сталину импонировала своей откровенностью занятая Булгаковым, на первый взгляд совершенно самоубийственная, общественная позиция.
О написанном в разгар гонений письме в правительство, звонке Сталина и о том, как после этого устроилась судьба Булгакова, так много написано, что нет необходимости это повторять. Известна и выдержка из дневника Елены Сергеевны Булгаковой, где идет речь о разговоре Сталина с Горьким: «Эрдман мелко берет, поверхностно берет. Вот Булгаков! Тот здорово берет! Против шерсти берет! (он рукой показал и интонационно) Это мне нравится!»
Когда Булгаков был безнадежно болен, по его делам хлопотал писательский нарком Фадеев — домой к нему он пришел явно не по своей инициативе. Завершил этот сюжет посмертный звонок из Кремля: «Правда ли, что умер товарищ Булгаков?»
В судьбе Булгакова и помимо этого было много если не мистических, то достаточно жутких вещей, отразившихся в сюжете и героях «Мастера и Маргариты». Сестра Елены Сергеевны, Ольга Сергеевна Бокшанская, перепечатывала роман, а ее муж, актер МХАТа и осведомитель НКВД, информировал своих кураторов о его содержании и настроениях Булгакова. Сама Елена Сергеевна, по мнению исследовательницы творчества Булгакова, замечательного ученого Мариэтты Чудаковой, тоже была связана с НКВД. И Булгаков, как она считает, об этом знал. Отсюда и полет на метле Маргариты, уничтожившей квартиру критика Латунского (прообраз Латунского — председатель Главреперткома Литовский), и ее союз с сатаной и его приспешниками.
Отсюда же и реплика Воланда — «рукописи не горят», и воскрешение романа Мастера. Здесь видна не только отсылка к реплике Мефистофеля из «Фауста» Гёте: «Часть вечной силы я, всегда желавшей зла, творившей лишь благое», но и отражение той ситуации, в которой существовал сам Булгаков.
Реальность 20–30-х годов была парадоксальна. Советская власть сожрала и уничтожила преданных ей литераторов-рапповцев. Коммунистический фанатизм и верность идеалам Ленина — Сталина не были гарантией выживания. А тот же Валентин Катаев, в прошлом белый офицер да еще и заговорщик, с младых ногтей монархист, сделал головокружительную литературную карьеру. Выручали цинизм и гибкость, но Булгаков в этом литературном паноптикуме был на особицу, его козырным тузом неожиданно оказалась верность самому себе — в той мере, конечно, в какой это не было самоубийством. Ему повезло: он вызвал интерес и симпатию у того, чьи дружеские чувства были переменчивы, а реакции на людей непредсказуемы и смертельно опасны.
Глядя на судьбу Михаила Афанасьевича Булгакова, замечаешь, как хрупка жизнь, как слаб человек и каким мощным, всепобеждающим, мобилизующим то лучшее, что в нем есть, стимулом оказывается воля к творчеству.
Булгаков мог не избавиться от пристрастия к морфию. Его могли убить на Гражданской войне. Он мог раствориться в газетной, фельетонной поденщине, благо за это хорошо платили.
Он, как и многие его современники, мог «перековаться», стать «попутчиком», а затем и правоверным, правильным советским писателем. Именами таких — небездарных, а порой и просто талантливых — людей полны писательские святцы. Свою жизнь многие из них прожили во здравие, с гонорарами, дачами и машинами с личными шоферами, а теперь их не поминают и за упокой. От такой судьбы автора «Мастера и Маргариты» спасла истовая, непреходящая, адресованная советской власти ненависть. Мужа сестры, прототип отвратительного Тальберга из «Дней Турбиных», Булгаков так и не простил — ведь тот пошел служить красным. Но главным здесь, конечно, была его миссия. Слово, которое он нес. То, о чем ему надо было рассказать. При этом Булгаков отдавал кесарю кесарево — он написал «Батум», пьесу о Сталине, которая тому не понравилась, поставлена не была, и это стало тяжелым, унизительным, ускорившим его смерть ударом.
Булгаков, насколько это было для него возможно, пытался приспособиться к советской реальности. И при этом писал роман, который никогда не мог быть напечатан в современном ему СССР. В тридцатые годы время остановилось, никаких признаков того, что оно станет иным, не было — но он верил в то, что рукописи не горят. Так и вышло: в 1966 году рукопись романа возникла из небытия, из пепла забвения. Публикацию пробили главный редактор «Москвы», лауреат Сталинской премии Евгений Поповкин и Константин Симонов. Возможно, так он искупал грехи молодости, участие в погромных литературных кампаниях конца 40-х — начала 50-х годов. Время все-таки изменилось, вслед за ним стали меняться люди, и Булгаков пришел к читателям — это было следствием больших и предвестием еще больших перемен.
Слова «рукописи не горят, горит бумага, а слова уходят к Богу» приписывают святому Доминику — Булгаков мог слышать их от отца, профессора Киевской духовной академии, знатока теологии. Они оказались верными по отношению к роману и его автору, хотя в их судьбах поучаствовал и благожелательно настроенный сатана.
Свежие комментарии