Молодость – это движение, а старость – остановка. И именно ощущение старости порождает чтение последних «звездных» романов русской литературы.
Однажды ты ловишь себя на мысли, что не понимаешь происходящего вокруг. И с ужасом думаешь – вот оно, начинается старость! Кажется, что поезд эпохи никуда не движется и ты, привыкшая к динамике перемен, остаешься на месте. Эта мысль впервые посетила меня в кинотеатре во время просмотра какого-то нового фильма с претензией. Было понятно, что его создатели имели в виду не много ни мало сорвать покрывало майи и открыть некие бездны. Но из всего фильма я помню только это чувство – боже мой, я же все это видела давным-давно, причем в куда более сильном и волнующем варианте. Ощущение было не столько пугающим, сколько разочаровывающим. Старость оказалась похожа не на личную катастрофу и прощание с надеждой, а началом неожиданно скучной эпохи.
Наблюдение за современным течением времени с какого-то момента стало все больше превращаться в утомительное перебирание явлений, в основе которых лежит дурное подражание давно сделанному. Смотришь на ликование новых дарований и понимаешь, что большая часть этих звезд закатится если не завтра, то послезавтра, что восторг, который вызывают их работы, основан более на невежестве, нежели на реальном факте присутствующего искусства.
Постепенно это чувство становилось все острее и в конце концов у меня самой начало вызывать недоумение. Неужели все настолько плохо? Или я и в самом деле превратилась в старую перечницу из тех, кому раньше и сахар был солонее и соль слаще?
В качестве эксперимента над времен и над собой я решила взять три самых успешных сегодняшних романа и, как положено истинному филологу, пропустить их «сквозь призму собственной души». Вот, например, эпохальный роман Михаила Елизарова «Земля». Труд немалый – 800 страниц, и, говорят, автор уже пишет второй том. Книжка уже взяла чуток литературных премий в прошлом году, а в этом обещает получить еще больше. Ты посмотри, какой стиль! – уговариваю я себя, трудолюбиво преодолевая главу за главой и приказывая себе восхищаться. Но, увы. Одна-единственная сцена встречи главного героя с какими-то очередными жуликами от похоронного бизнеса в романе длится около ста страниц. Километровые диалоги в стиле «ты че сказал, да я ниче, ну и я ниче, так а че», каскады языковых причуд 90-х годов, байки, присловья, частушки, водопады народного фольклора, перемежающиеся подробнейшим описанием, где, кто стоит, что за вид открывается из окна, что сбоку, что спереди. Преодолев все сто страниц, оторвав половину пуговиц в этом трамвае 90-х годов, где все матерятся и попирают святыни, и выскочив передохнуть на остановке между главами, вы с ужасом осознаете, что этот трамвай, в который вы так героически сели, никуда вас не отвез. Спустя сто страниц вы все там же. Это что за остановка, Бологое или Каховка, а ему и говорят – это город Ленинград. Из всей сто-страничной языковой трамвайной давки для развития сюжета, конфликта, внутренней жизни персонажей и всего прочего, нужного для создания литературы, сказано едва ли пара предложений. Остальное всего лишь дорожная пыль. Каждая глава – это очередной трамвай, битком набитый словами, словами, словами. После каждой главы ситуация повторяется – это снова все тот же город Ленинград. Транспортное средство под названием роман тебя никуда не увез. С очевидным облегчением выползая на твердую почву последней остановки, вы обнаруживаете, что совершенно не поняли, зачем все это было, куда вы ехали, кто был этот главный герой, характер которого вы пытались разгадать во время долгого пути. Если считать, что роман – это очень много слов, то да, конечно, у Елизарова получилось. Но все мировое литературоведение, начиная с Аристотеля, наивно считало, что произведение начинается со структуры, идеи, конфликта, парадокса. Собрав старым веничком все эти дряхлые истины, ты осторожно откладываешь их сторонку. Первое путешествие в прекрасный мир современности не удалось. Соль прошлого действительно была слаще.
Но я не сдалась. Ведь упорство – еще один признак отсутствия юношеского легкомыслия. И вот перед нами новый роман и новое путешествие: Евгений Водолазкин «Оправдание острова». Бегло проглядев список премий, полученных автором, следует предположить, что тут-то осечки не будет, и мне, наконец, удастся, задрав штаны, догнать комсомол. Тем более, что и автор далеко не мальчик. Да и путешественнику здесь предлагают не трястись на колдобинах современности, а комфортно проехать из прошлого в настоящее, присматриваясь к историческим коллизиям и погружаясь в историософские глубины причин и следствий. Но, как выясняется, и этот трамвай не едет никуда. Читая пересказ Повести временных лет или басен Крылова под видом исторического анализа, понимаешь, что снова оказалась в вагоне, под завязку набитом пассажирами-словами, которые никуда не торопятся и счастливы уже просто от того, что они есть. Им никуда не надо. Но мне, как читателю, надо по традиции Аристотеля выехать из романной точки А и приехать в точку финала В. За время путешествия со мной должно что-то произойти. Я должна что-то понять, пережить, в чем-то разочароваться и во что-то поверить заново. Но со мной ничего не происходит!
Не происходит со мной ничего и в главном романе дорожной серии – в пресловутом «Эшелоне на Самарканд» Гузели Яхиной. Этот поезд едет по стране банальностей под нехитрым лозунгом жалости к детям. На протяжении всего романа в тексте оглушительно и постоянно, на одной единственной очень надоедливой ноте воет сирена примитивного животного сострадания. Путешественнику предлагают истечь им, растворится в его кислотных и вовсе не облагораживающих испарениях. Вроде бы поезд движется вперед, но выходя на последней станции, ты снова оказываешься там же, где начинал путешествие. Этот ряд ставших на прикол поездов похож на выставку литературных зомби, которых попытались оживить, приделав к ним нехитрый движок актуальности. Правда, к движку забыли прикрепить приводные ремни. Поршни яростно стучат, изо всех щелей валит дым, но колоса не крутятся. А мимо, поднимая счастливый ветер свободы, проносятся поезда настоящего искусства.
Все-таки моя старость оказывается не следствием возраста, а специфическим эффектом места. Не надо ходить по музейным тупикам. Жизнь возвращается к нам там, где русская литература по-прежнему несется по рельсам русского языка. Но это совсем другая история...
Наблюдение за современным течением времени с какого-то момента стало все больше превращаться в утомительное перебирание явлений, в основе которых лежит дурное подражание давно сделанному. Смотришь на ликование новых дарований и понимаешь, что большая часть этих звезд закатится если не завтра, то послезавтра, что восторг, который вызывают их работы, основан более на невежестве, нежели на реальном факте присутствующего искусства.
Постепенно это чувство становилось все острее и в конце концов у меня самой начало вызывать недоумение. Неужели все настолько плохо? Или я и в самом деле превратилась в старую перечницу из тех, кому раньше и сахар был солонее и соль слаще?
В качестве эксперимента над времен и над собой я решила взять три самых успешных сегодняшних романа и, как положено истинному филологу, пропустить их «сквозь призму собственной души». Вот, например, эпохальный роман Михаила Елизарова «Земля». Труд немалый – 800 страниц, и, говорят, автор уже пишет второй том. Книжка уже взяла чуток литературных премий в прошлом году, а в этом обещает получить еще больше. Ты посмотри, какой стиль! – уговариваю я себя, трудолюбиво преодолевая главу за главой и приказывая себе восхищаться. Но, увы. Одна-единственная сцена встречи главного героя с какими-то очередными жуликами от похоронного бизнеса в романе длится около ста страниц. Километровые диалоги в стиле «ты че сказал, да я ниче, ну и я ниче, так а че», каскады языковых причуд 90-х годов, байки, присловья, частушки, водопады народного фольклора, перемежающиеся подробнейшим описанием, где, кто стоит, что за вид открывается из окна, что сбоку, что спереди. Преодолев все сто страниц, оторвав половину пуговиц в этом трамвае 90-х годов, где все матерятся и попирают святыни, и выскочив передохнуть на остановке между главами, вы с ужасом осознаете, что этот трамвай, в который вы так героически сели, никуда вас не отвез. Спустя сто страниц вы все там же. Это что за остановка, Бологое или Каховка, а ему и говорят – это город Ленинград. Из всей сто-страничной языковой трамвайной давки для развития сюжета, конфликта, внутренней жизни персонажей и всего прочего, нужного для создания литературы, сказано едва ли пара предложений. Остальное всего лишь дорожная пыль. Каждая глава – это очередной трамвай, битком набитый словами, словами, словами. После каждой главы ситуация повторяется – это снова все тот же город Ленинград. Транспортное средство под названием роман тебя никуда не увез. С очевидным облегчением выползая на твердую почву последней остановки, вы обнаруживаете, что совершенно не поняли, зачем все это было, куда вы ехали, кто был этот главный герой, характер которого вы пытались разгадать во время долгого пути. Если считать, что роман – это очень много слов, то да, конечно, у Елизарова получилось. Но все мировое литературоведение, начиная с Аристотеля, наивно считало, что произведение начинается со структуры, идеи, конфликта, парадокса. Собрав старым веничком все эти дряхлые истины, ты осторожно откладываешь их сторонку. Первое путешествие в прекрасный мир современности не удалось. Соль прошлого действительно была слаще.
Но я не сдалась. Ведь упорство – еще один признак отсутствия юношеского легкомыслия. И вот перед нами новый роман и новое путешествие: Евгений Водолазкин «Оправдание острова». Бегло проглядев список премий, полученных автором, следует предположить, что тут-то осечки не будет, и мне, наконец, удастся, задрав штаны, догнать комсомол. Тем более, что и автор далеко не мальчик. Да и путешественнику здесь предлагают не трястись на колдобинах современности, а комфортно проехать из прошлого в настоящее, присматриваясь к историческим коллизиям и погружаясь в историософские глубины причин и следствий. Но, как выясняется, и этот трамвай не едет никуда. Читая пересказ Повести временных лет или басен Крылова под видом исторического анализа, понимаешь, что снова оказалась в вагоне, под завязку набитом пассажирами-словами, которые никуда не торопятся и счастливы уже просто от того, что они есть. Им никуда не надо. Но мне, как читателю, надо по традиции Аристотеля выехать из романной точки А и приехать в точку финала В. За время путешествия со мной должно что-то произойти. Я должна что-то понять, пережить, в чем-то разочароваться и во что-то поверить заново. Но со мной ничего не происходит!
Не происходит со мной ничего и в главном романе дорожной серии – в пресловутом «Эшелоне на Самарканд» Гузели Яхиной. Этот поезд едет по стране банальностей под нехитрым лозунгом жалости к детям. На протяжении всего романа в тексте оглушительно и постоянно, на одной единственной очень надоедливой ноте воет сирена примитивного животного сострадания. Путешественнику предлагают истечь им, растворится в его кислотных и вовсе не облагораживающих испарениях. Вроде бы поезд движется вперед, но выходя на последней станции, ты снова оказываешься там же, где начинал путешествие. Этот ряд ставших на прикол поездов похож на выставку литературных зомби, которых попытались оживить, приделав к ним нехитрый движок актуальности. Правда, к движку забыли прикрепить приводные ремни. Поршни яростно стучат, изо всех щелей валит дым, но колоса не крутятся. А мимо, поднимая счастливый ветер свободы, проносятся поезда настоящего искусства.
Все-таки моя старость оказывается не следствием возраста, а специфическим эффектом места. Не надо ходить по музейным тупикам. Жизнь возвращается к нам там, где русская литература по-прежнему несется по рельсам русского языка. Но это совсем другая история...
Свежие комментарии