В полку окопной литературы мощное пополнение — роман Дмитрия Филиппова «Собиратели тишины», получивший литературную премию «Слово». «Культура» пообщалась с лауреатом.
— Вы начали писать книгу еще до войны… Как менялся замысел?
— Изначально планировал написать книгу со сквозными пересекающимися линиями, каждая из которых была бы законченным произведением.
Рассказать несколько историй из жизни чиновника, его деятельности, связанной с поисковыми отрядами и событиями Великой Отечественной. Главный герой был отчасти автобиографичен, но потом началась Специальная военная операция, и жизнь внесла коррективы. На войне я начал фиксировать переживаемое и, по мере накопления заметок, оформилась композиция текста, и я продолжил ее в новых обстоятельствах — так возникла вторая часть с совершенно другой динамикой и фактурой. Первая была более размеренной, тяготеющей к классической форме рассказа, военная — ближе к репортажному повествованию.
— Проявляющему драматизм событий: мы узнаем истории собирательных героев, но не ваших однополчан.
— Именно однополчан — фронтовые судьбы моих друзей, боевых товарищей. Надо было успеть зафиксировать увиденное и пережитое — не было ни времени, ни желания разбавлять эти заметки рефлексией. К тому же, я не был уверен, что успею дописать книгу в самом разгаре боев за Авдеевку, там были лютые штурма.
— Вскоре вы снова вернулись на фронт…
— Да, я — рядовой, служу в роте разведки на одном из самых горячих направлений.
— В начале войны вы служили сапером, а сейчас занимаетесь БПЛА.
— По сути тем же, что и ранее — за исключением минирования и разминирования, снаряжаю «птиц» взрывчатыми веществами. Мы наблюдаем за передним краем, выявляем цели, корректируем арту, сопровождаем штурмовые группы — спектр задач очень большой.
— Правда ли, что мы уступаем противнику по беспилотникам?
— Сложно ответить на этот вопрос. Я вижу лишь свой участок фронта и на нашем участке превосходство противника очевидно — он перебросил сюда все лучшие силы бэпэлэашников, небо кипит от вражеских дронов. На Курском же направлении преобладают наши БПЛА. По другим участкам примерный паритет, но противник пока, увы, превосходит нас в тяжелых птицах типа «Бабы-Яги». Пехотинец не может оценить эффективность своих аппаратов, работающих вне зоны его видимости. Ему кажется, что все работает по нему, а к врагу ничего не летит... Но еще как летит, и мы над этим работаем!
— Война сильно меняет людей, как она повлияла на вас как на писателя?
— Как ни парадоксально, война успокоила, сделала меня добрее, снисходительней к человеческим слабостям. Раньше моментально загорался, сейчас легче смотрю на мир и людей, реже их осуждаю.
— Это религиозное чувство?
— Отчасти да. Отчасти, наверно, самурайское. Когда выходишь на задачу, то понимаешь, как мало от тебя зависит и просто делаешь то, что должен.
— Есть ли у вас секрет выживания?
— Конечно, есть: крути головой на 360 градусов, слушай небо, смотри под ноги, и не забывай про ближайшие укрытия… Главное на этой войне — слух и средства поражения дронов — ружья, дронобойки для АКМ… Я четыре раза попадал под атаку БПЛА.
— Что спасало?
— Где-то реакция и везение, и чудо, и Божья помощь... Однажды товарищ спас, закрыл собой от дрона и погиб.
— Подобно герою книги, вы пошли добровольцем, когда объявили мобилизацию?
— Да, воюю уже третий год и то, что до сих пор жив, воспринимаю с большим удивлением, как Промысел Божий. На войне возникает фатализм в отношении к жизни и смерти.
— Война меняет природу человека?
— Нет. Скорее, обнажает все скрытое. На войне сложно притворяться, там можно быть только самим собой, хорошим или плохим, смелым или трусом – это уж кто кем родился.
— Эйфорию от переговоров с Трампом не испытываете?
— Нет, по ситуации на фронте не видно, что противник выдохся — боеприпасов и дронов у него хватает. Идет очень сложная, трудная, кровавая и напряженная военная работа. Так что еще повоюем, а давать прогнозы – штука неблагодарная, пусть этим занимаются военные аналитики, их у нас много развелось.
— Заметно ли выгорание людей?
— Да, три года без ротации воевать очень сложно, люди сильно устали.
— Ожесточились?
— Обоюдное ожесточение оформилось давно, о рыцарских законах говорить не приходится.
— Чему научили вас боевые товарищи?
— Мы все учились одновременно — у нас в роте было всего три человека имеющих боевой опыт. Все учились на практике. Думаю, войне нельзя научиться в теории, но навыки выживания можно получить на полигоне.
— А в психологическом плане?
— Я говорил о спокойствии и понимании человеческих слабостей. Почему оно появилось? Я осознал простую вещь: человек может струсить, дать слабину, но это не значит, что он в душе трус. Он еще может устыдиться и в аналогичной ситуации взять себя в руки. Самый смелый, честный и порядочный человек не знает, как поведет себя в критичной ситуации, и ты сам этого не знаешь, пока в ней не окажешься. Как же тут осуждать? На фронте всякое бывает… Критичная ситуация обнажает нас полностью, дает мгновенное переосмысление всего, что внутри происходит — все слабости, сила воли, жажда жизни смешиваются в один огромный ком, который невозможно оценить с позиции «хорошо» или «плохо».
— Как и героев вашей книги. «Собиратели тишины» подкупают своеобычностью речи, повадки, дыхания и судьбы каждого персонажа. У вас имеется магический кристалл для изучения человеков?
— Нет никакого магического кристалла, это обычная писательская работа — ты по кирпичику создаешь новый мир, которого до тебя не было. Появляются персонажи, обретают объем, становятся живыми… Постепенно вырисовывается мысленный портрет каждого лица. Девяносто процентов писательской работы проходит не за письменным столом.
— А где?
— В процессе жизни. За повседневными делами прокручиваешь в голове сюжет, пытаешься понять, как выглядит человек, что и почему делает, отчего так, а не иначе — мотивы, причины, следствия складываются в конструкцию, которая переносится на бумагу.
— Вполне по-актерски вы выращиваете персонажей из себя?
— И из мира, который писатель так же пропускает через себя.
— Данная работа связана с глубоким внутренним беспокойством?
— Да, но это не точное слово. Я бы сказал, фундамент творчества в неудовлетворенности окружающим миром, в сводящей с ума потребности изменить, улучшить его…
— И случается чудо: ваши лица оживают, начинают взаимодействовать и меняют жизни друг друга, и, в конечном счете, - «вещество жизни» как таковой. В «Собирателях тишины» этим занимаются даже вовсе не знакомые друг с другом герои разных эпох, узнающие о существовании друг друга задним числом… Чувство, что вы живете предназначенной вам жизнью, пробудилось именно на войне?
— Думаю, да. Я никогда не воспринимал себя как военного писателя, всегда пытался от такого клише уйти, меня интересовала история двадцатого века, перелом между веками, а также советская эпоха, но меня постоянно догоняла эта тема. Сначала Чечня, участие в КТО, потом издательство «Молодая гвардия» предложило написать «Битву за Ленинград» - серию биографий героев, внесших значительный вклад в победу. Накопилось много материала, который я стал использовать в художественных произведениях. Теперь пишу о том, что вижу на Донбассе.
— А каким книгам и фильмам об СВО говорите: верю?
— «Шторму Z» Данилы Туленкова, «Я здесь не женщина, я фотоаппарат» Анны Долгаревой, «Осени добровольца» Григория Кубатьяна, «Донецкому морю» Валерии Троицкой, «Дневнику добровольца» Дмитрия Артиса. Из стихов трудно выделить что-то одно, тут родилось целое направление «Z поэзии», сильной военной лирикой — Анна Ревякина, Анна Долгарева, Мария Ватутина, Игорь Караулов, Александр Пелевин, поэт-десантник Сергей Лобанов и многие другие. С кинематографом дело обстоит хуже. Только недавно вышел очень достойный сериал «Ополченский романс» по книге Захара Прилепина о предшествовавшей СВО Русской весне. Снято много документальных фильмов — «На краю бездны» Макса Фадеева и картины RT, но в художественном кино наши режиссеры главного слова еще не сказали.
— Почему девять из десяти мастеров искусств саботируют СВО, что с ними не так?
— С ними все так, они — продукты своего времени. С развала Советского Союза мы долго и упорно воспитывали человека-потребителя. И воспитали. Белого пушистого потребителя война не касается, ведь на ней нельзя потреблять, приходится служить, защищать, погибать. То, что у нас нашлись и воины, и творцы, сумевшие ответить на вызов времени — это и чудо, и золотой запас, доставшийся нам от СССР. Но времена меняются и государству уже очевидно, что для его сохранения куда важнее человек-созидатель, творец и воин.
— Как прозаик вы сформировались до СВО. Из каких материалов пошита ваша литературная шинель?
— Все прозаично, просто «нужные книжки я в детстве читал». Рос на приключенческой литературе — Джек Лондон, Марк Твен, потом Хемингуэй, а ранее рыцарские романы, из наших — Достоевский, из лейтенантской прозы выделю Ивана Акулова, его эпопею «Крещение» - лучшую книгу о Великой Отечественной войне и Вячеслава Кондратьева, Константина Воробьева, Константина Симонова, Эммануила Козакевича. У нас была мощная литература о войне, этот период в истории словесности у меня один из самых любимых.
— Но «Война и мир» о Великой Отечественной у нас не написалась.
— Не только у нас, она вообще нигде больше не написалась. Так же, как и новый «Тихий Дон» - нигде! Такие книги пишутся раз в столетие и наивно думать, что они возьмут, да и напишутся про СВО… Прежде нужно, чтобы родилась личность масштаба Толстого.
— Духовно родившегося как раз в «Севастопольских рассказах».
— Тогда же родилась и реалистическая литература о войне. С эффектом присутствия — классик писал о солдатском страхе, об офицерах не очень-то рвущихся на бастион, о том, как шелухой спадает героическая бравада.
— Есть ли замыслы большой книги о СВО?
— Есть планы и мысли для романа, но его время еще не пришло — в войне должна быть поставлена точка. Пока я работаю над повестями и рассказами.
— В чем видится слабость современной отечественной литературы, какова ее главная проблема?
— Много лет она была западноцентрична. Мы не создавали свою повестку и развивались в чужой. Причем, брали не лучшие образцы — например, «литературу травмы». При этом, забывали богатейшую традицию русской литературы. В девяностые произошел этот слом — мы вдруг решили, что нам не нужен советский мостик, будем отталкиваться от европейских образцов. Только сейчас начинаем потихонечку осознавать, что мы — литературоцентричная страна, богатейшая в плане смыслов и текстов, которые мы должны транслировать в мир, имея полное право и все возможности диктовать миру литературную, культурную повестку. Пускай они следуют в нашем фарватере.
— Кто олицетворяет эти западные веяния?
— Я бы не хотел лишний раз называть персоналии, тем более, что фамилии сбежавших нетвойнистов у всех на слуху… Но дело ведь не в конкретных именах. У нас за тридцать лет возник сильный антисоветский тренд — смерть, ГУЛАГ, разруха, «кровавый НКВД» стали клише и набили оскомину. Этот тренд нужно ломать и возвращать в литературу здоровое, взвешенное отношение к истории. Не отворачиваясь от проблем и тяжелых страниц, но и не расчесывать раны до кровавой коросты. Сфера культуры – еще одно поле боя, на котором нам также некуда отступать, – позади Москва.
Фотографии: Елена Мельникова/ТАСС.
Свежие комментарии