Фламандский натюрморт сам по себе безумно красив. Но эту выставку, помимо масштаба, также отличает само оформление: на экспозиции работали известные театральные художники, построившие целый город. Поэтому здесь не только на картины и редкости смотреть – просто ходить интересно.
Назвать новый проект, определенный Эрмитажем в качестве выставки года, блокбастером будет даже пошло – несмотря на весь масштаб, великолепие экспонируемых вещей и несомненный кассовый потенциал.
Фламандская живопись – явление системообразующее не только для европейского, но и мирового искусства. Сонм гениальных мастеров, явившихся на небольшой территории и по историческим меркам одномоментно. Огромное значение этого наследия как сейчас, так и для повседневности той поры, когда такие полотна вошли едва ли не в каждый богатый дом Антверпена или Брюсселя. Кроме того, сама живопись – прекрасная как явление искусства и совершенная по технике исполнения. Что особенно важно, этот проект самодостаточен и исключителен даже без участия экспонатов, приглашенных из-за рубежа, а это сейчас практически невозможно. Екатерина Великая приобретала сокровища искусства коллекциями. И фламандское собрание Государственного Эрмитажа ныне – одно из самых обширных в мире. В главном художественном музее страны Ars vivendi без ненужной скромности назвали выставкой абсолютно мирового уровня.
Необходимо отметить, что на время формирования эрмитажной коллекции государыней пришелся пик моды на фламандскую живопись в целом. Результат екатерининских стараний – в России находится не только одна из лучших коллекций Питера Пауля Рубенса, главного мастера, но и рубенсовской школы. А это, в частности, такие имена как портретист Ван Дейк, слывущий одним из непревзойденных «фигуристов» Йорданс и, наконец, собственно Франс Снейдерс, занимавшийся анималистикой и натюрмортом. Именно эти направления взяты за основу нового проекта.
На экспозиции представлены сорок пять эрмитажных полотен, пятнадцать картин приехали из ГМИИ имени Пушкина, еще десять – из частных собраний. Знаменитые «Лавки» Снейдерса, тематически оформленные в единое мини-собрание, не покинули места постоянного экспонирования в Эрмитажа – слишком велики, да и нет никакой необходимости в таком перемещении: в Николаевском зале, отданном под проект, и без того есть, чему подивиться и чем восхититься.
Прежде, чем рассказывать дальше, нужно сделать историческую справку, без которой понимание выставки не может быть полным. Перед нами – золотой век фламандской живописи. Это эпоха процветания: длительные религиозные войны, вызванные Реформацией, наконец, окончены. Наступило время спокойствия, зажиточности, появления в быту новых предметов и экзотических материалов, обусловленных Великими географическими открытиями и началом колониализма – преимущественно это восточные диковины. Знати и богачам, тем, кто формировал общественные вкусы и повестку дня, желалось не только обладать всем этим, но и гордиться. Явилось целое направление, обозначаемое голландским словом pronk – это не только «хвастаться», но еще и щеголять, роскошествовать. Отсюда такая щедрость в этих натюрмортах, такие сытость и торжествующее оптимистическое изобилие. Изображать было кому: полный идей Рубенс вернулся домой из Италии, подобрались ученики – и вот вам взрыв в нидерландском искусстве.
Как никто понимая, с каким благодатным материалом имеют дело, устроители выставки признались, что хотели создать что-то оригинальное, разбить привычный шаблон эрмитажной выставки – разумеется, в самом высоком смысле. Экспозиция скомпонована и оформлена очень необычно и поражает не только красотой шедевров. Это заслуга двух известнейших театральных художников, Эмиля Капелюша и Юрия Сучкова, представивших пространство Ars vivendi многочастно: сначала публика приглашается в импровизированный сад-партер (подобный был у Рубенса, построившего в Антверпене итальянский палаццо), затем следует в дом, обозначенный кабинетом древностей, после выходит на торговую улицу фламандского города с его лавками – это поклон упомянутому циклу Снейдерса. Путь завершается в уединенном кабинете художника, где творцу, напитавшемуся всеми вышеперечисленными впечатлениями, предстоит создать новый шедевр. «Такой роскошный сюжет – подарок для художника, – отметил Юрий Сучков. – Мы вошли в эту историю с огромным удовольствием и нырнули в мир барочной живописи, создали такое пространство, в котором зритель представил бы себя посетителем театра семнадцатого века. Здесь каждая картина, каждая вещь – своего рода спектакль. С другой стороны – это торговая улица города, где расположены лавки, в которые ты можешь завернуть. Это пространство, где человек должен стать активным соучастником действа». Эмиль Капелюш добавил: «Барокко — это очень игровой стиль, мы хотели создать свою природу, которая подтверждает эту сущность. Это легкомысленный, странный стиль, с какими-то театральными, нежизненными обстоятельствами. Мы позволили себе такую вольность – выставка получилась неакадемичной. Не знаю, насколько отход от академизма получился сознательным, но нам хотелось бы, чтобы [в этом пространстве] была свобода».
Ходится в этом красивом пространстве, действительно, вольно и в высшей степени приятно. Все начинается с Рубенса, но и со Снейдерса, недаром его имя вынесено в титул выставки. На небольшой картине «Статуя Цереры» мы видим собственно изваяние богини, обрамленное гирляндами спелых плодов. Ботаническая часть – кисть Снейдерса, остальное – Рубенс. Буйными, роскошно цветущими огромными полотнами обрамлена дорога в дом, где первое внимание привлекает лаковый китайский кабинет. Дальше глаза разбегаются: столько всего! Рассказывая о своей части экспозиции, один из кураторов проекта старший научный сотрудник Отдела Востока Мария Меньшикова посоветовала вглядеться в предметы из китайского фарфора: «Мы их подобрали по аналогии с тем, что изображено на картинах, с богатыми экзотическими изделиями. Мы можем утверждать, что такие предметы присутствовали в домах богатых коллекционеров и жителей, у того же Рубенса, у Дюрера. Мы представили чрезвычайно редкие вещи семнадцатого и даже шестнадцатого века: китайский фарфор, изделия из природного лака и невероятный предмет – кубок из рога носорога. Это смешение стилей и произведений из разных стран как раз отражает богатство повседневной жизни жителей Фландрии».
Но, признаться, меня все же больше манили видневшиеся далее яркие, пышные натюрморты. И, поскольку сама выставка и впрямь получилась неакадемичной, позволю себе не перечислять список славных имен и биографические справки. Лучше взглянем на полотна, как в окна лавок – мясных, овощных, фруктовых, рыбных. И в окна богатых домов, где стоят диковинные букеты с цветами и блюда с плодами и овощами. Еще там есть люди – и кошки. Их невообразимое количество, я сбился в подсчетах. Питомцы фламандцев злобноваты, но милы, диковаты обличьем, вороваты, норовят стянуть своими коготками то рыбку, то птичек, то изрядный кусок мяса. Иногда нетерпеливо ждут угощения, но и лапой по собачьей морде ударить не прочь. Псы тоже великолепны и красавцы хоть куда. Еще можно отыскать попугая в натюрморте с грибами, вызывающими гастрономическое вожделение – а ведь выросли они более четырехсот лет назад, но до сих пор радуют глаз. Где-то еще грызет уворованный орех несколько суровая на вид белка. Ежик, разумеется, умилит сердца посетителей – как, несомненно, пришелся по нраву тем, кто заказал картину «Цветы, фрукты и еж» Петеру Снейерсу.
Спустя какое-то время, необходимое для того, чтобы хоть немного собраться с силами и отвлечься от картин, вновь обращаешь внимание к предметному миру, но уже не только восточному. Поясняет Татьяна Лехович, старший научный сотрудник отдела западноевропейского прикладного искусства Государственного Эрмитажа: «Фламандский натюрморт невозможно представить без прекрасных брюссельских ковров и брабантских кружев. Рассматривая огромное количество предметов на полотнах, мы не всегда можем понять, что это – многое к нашему времени ушло из обихода. Поэтому было решено представить часть нашей огромной коллекции: вещи, изображенные на полотнах. Мы расставили их не по-музейному: дизайнеры создали натюрморты, напоминающие картины. Такие инсталляции обогащают среду. Все вещи настоящие, никакой бутафории – габсбургское серебро, европейская резная кость, фламандские шпалеры, кружева, очень много стекла».
Прогулка по экспозиции проходит под аутентичное и очень приятное музыкальное сопровождение, за что скажем спасибо художнику по звуку Павлу Ховрачеву. Интересным дополнением к выставке стал проект «Символика натюрморта» недавно созданного Молодежного консультативного совета Государственного Эрмитажа, в котором объясняется назидательно-смысловая нагрузка, часто сопровождающая изображение того или иного плода или цветка – от святости и невинности до самых неприятных свойств человеческой натуры. Здесь же, в боковых компартиментах, можно увидеть еще очень примечательные вещи. Это изображения растений, выполненных художницей Марией Сибиллой Мериан, в конце семнадцатого века отправившейся без сопровождения мужчины (непременное условие по тем временам) в Суринам(!) рисовать экзотическую флору для ботанических атласов. Это рисунки, выполненные в технике средневековой миниатюры кроящими красками на тонко обработанной коже еще нерожденных телят. Практически все наследие художницы скупил Петр Первый. Эти работы получены из архива Российской Академии наук, они выставлены в витринах, так как из-за хрупкости материала не могут быть развешены.
«Культура» поговорила с одним из кураторов проекта и крупнейшим специалистом по фламандской живописи, кандидатом искусствоведения, ведущим научным сотрудником отдела западноевропейского изобразительного искусства Государственного Эрмитажа Наталией Грицай:
– Наталия Ивановна, знакомясь с выставкой, ловишь себя на мысли о чистоте жанра.
– Действительно, к этим работам само слово «натюрморт» применить трудно, постоянно возникают ассоциации с живой природой: плоды ли это или цветы, они изъяты из природы, но полны жизни. Один из исследователей говорил, что это не nature morte, а nature vivante – живая природа. Именно поэтому эти картины так интересны.
– Мы не можем относиться к ним иначе, как к высокому искусству. Но в свое время это было что-то обиходное, ведь такие полотна широко создавались, чтобы их покупали?
– Именно, и спрос был. На самые разные сюжеты. Перед нами сейчас преимущественно антверпенские мастера. Антверпен в то время был культурной столицей – наряду с Брюсселем, конечно, но все же именно этот город задавал тон. Видимо, там было больше свободы и меньше официозных заказов, разве что на портреты. Что касается фламандцев, то они отличаются еще тем, что их натюрморты очень часто связаны с сюжетными историями. Это могут быть бытовые фигуры, а могут аллегорические. Мифология, библейский сюжет, например. Особенно интересно, что для этих художников было очень важным сотрудничество. Зачастую даже три мастера могли работать над одной картиной, такие примеры есть на выставке.
Экспозиция не зря начинается с изображения Цереры, это и Рубенс, и Снейдерс. Два мастера, один из которых фактически является инициатором такого направления в натюрморте. Рубенс привлек Снейдерса, в частности, к этой маленькой вещи. Скорей всего, она была написана для любителя-коллекционера. Мастера здесь настолько сливаются воедино, что какое-то время считалось, что это писал один художник, только Рубенс. Потом авторство приписывали Брейгелю Бархатному из-за того, что мелкие объекты на картине детализированы. Но если вы приблизите изображение гирлянд, убедитесь, что, конечно, это не мог сделать никто, кроме Снейдерса.
Гирлянды подобного типа, только не с овощами, а с фруктами и цветами, вы можете увидеть в лоджиях Рафаэля. Если взять итальянскую живопись, там было много таких декоративных форм. Что касается фламандцев, то они католики и ездили совершенствоваться в Италию. Они духовно связаны с этой страной гораздо больше, чем даже с севером – по крайней мере, в это время: картина написана в 1615 году.
– То, что они католики, мне кажется, определяло богатство этих картин…
– Художники-протестанты гораздо более суровы. У них больше нравоучительных идей в живописи. Но если фламандцы так красочно и щедро показывали все эти фрукты, овощи, дичь, они не думали, что это еда. Ни в коем случае – это живая природа. А вот эти младенцы отчасти сделаны с античных фигур, но выглядят словно написанные с живой натуры. Да и сама статуя имеет такой разворот, что холодный мрамор здесь не ощущается. То же самое и в гирлянде: плоды сорваны, но все они полны соков, словно находятся, как им и положено, на дереве.
– Поражает великолепная сохранность полотен. Мы видим в музеях множество гораздо более юных работ, они отреставрированы, но все равно выглядят куда старше, чем фламандские картины эпохи барокко. Во Фландрии были какие-то более качественные пигменты, холсты?
– Фламандские мастера очень тщательно обучались технике живописи и хорошо ее знали. Мало того, они делали всю работу сами, только доски и холсты изготавливали специальные мастера. Что касается грунтовки – они делали свою. Вся процедура происходила тщательно, делалась ровная поверхность. Великолепная школа не только мастерства, но и техническая. И использовались только натуральные пигменты – других еще не было.
Выставка «Ars vivendi. Франс Снейдерс и фламандский натюрморт XVII века» открыта в Николаевском зале Зимнего дворца Государственного Эрмитажа до 8 сентября.
Фотографии: Александр Рощин/ТАСС. Фото на анонсе - Евгений Хакназаров.
Свежие комментарии